Начальник травматологического центра кандидат медицинских наук Эдуард Вячеславович Пешехонов рассказывает о работе военных травматологов в условиях проведения СВО.
Текущая ситуация уже дала новые вызовы врачам абсолютно всех специальностей. Для военной травматологии и ортопедии это эндопротезирование при тяжёлых огнестрельных поражениях суставов и протезирование костей полностью.
Сейчас идёт война “артиллерийская”, в которой применяется корректировка с помощью спутников, что значительно повышает точность обстрелов. В такой ситуации разворачивать полевые госпиталя близко к передовой крайне опасно, поэтому помощь оказывается в защищенных помещениях - в подвалах, в нижних этажах зданий, после чего военнослужащие доставляются уже в центральные госпиталя. С помощью санитарной авиации к нам поступают пациенты в первые сутки после ранения, что для врачей является новым вызовом в данной ситуации. Такие раненые в прежних войнах до второго этапа эвакуации просто не доезжали.
На сегодняшний день нам приходится сталкиваться с травмами, при которых порой невозможно сразу понять, какие ткани остались у человека.
Первый такой случай произошёл девять месяцев назад. После огнестрельного ранения у бойца не осталось в районе плечевого сустава практически ничего, кроме отверстия… Поэтому с грудной мышцы наши микрохирурги пересадили большой лоскут, чтобы закрыть этот дефект мягких тканей. На место отсутствующего плечевого сустава мы установили временный спейсер с антибиотиками.
Спейсер - это конструкция, заполняющая пространство вместо кости или сустава. Она напоминает протез, но сделана из специального медицинского полимера (цемента), в который замешан антибиотик.
Когда мы заживили рану, встал вопрос установки: какой протез выбрать, как к этому процессу подойти. Конечно, начали мы всё это не с нуля, определённый опыт у нас уже был. Однако применение стандартных протезов плечевого сустава у данного пациента было невозможно из-за большого дефицита костной и мышечной ткани. Мы поняли, что надо использовать макет имеющихся онкологических протезов, замещающих практически всю кость, но ставить их с философией травматологии.
Однако онкологи сами удаляют пораженные раковыми клетками участки в пределах здоровых тканей с учетом имеющихся моделей протеза. У раненых же стандартный онкологический протез приходится подгонять под остатки кости, зачастую не очень здоровой. В условиях санкций, при отсутствии импорта нам пришлось начать готовить самостоятельно новые модели для того, чтобы человек мог пользоваться рукой.
Здесь-то и подошло время совместной работы с отечественными инженерами. Причем поначалу каждый из нас говорил “на своей волне”: они - с точки зрения математики и механики, мы - с точки зрения анатомии и кинематики движений. Получался разговор двух попугаев, которые знают разные слова.
Механик ведь как работает: достал что-то из электрошкафа, в тиски зажал, сделал - вставил обратно. Они говорят: “Конструкция будет стоять прочно, если здесь её закрепить…” А мы так закрепить не можем, поскольку в этом месте проходит большой сосуд или нервный пучок… Сейчас у нас уже есть взаимопонимание: мы можем общаться по телефону и говорить на одном языке. Теперь эти конструкции разрабатываются нашими инженерами совместно с врачами и выполняются на наших же заводах, это “штучный товар”.
Сложность при подготовке к этому протезированию состояла в том, что посоветоваться нам было почти не с кем, подобного опыта нет ни у кого. Сейчас пришло понимание, как ставить протезы, как закрывать раны. У нас начала выстраиваться некая эволюция в этом деле.
В итоге первый пациент, которому мы установили индивидуальный протез, спустя два месяца мог двигать рукой: поднимать ее вперед и отводить в сторону, давать мышце нагрузку, полностью себя обслуживать.
На сегодняшний день мы имеем около двадцати подобных пациентов. Шестерым из них уже выполнены операции, и все они удачные. Остальные ожидают своей очереди. Данную работу нельзя делать массово: нам нужно не только накопить опыт, но и проанализировать свои ошибки.
Ещё у одного пациента вообще не было верхней трети плечевой кости и большого куска лопатки, а на месте ранения была огромная гнойная рана, в которой невозможно было разобрать что-либо.
При этом опыт восстановления плечевого сустава с помощью протеза у нас уже был, а опыта восстановления суставного отдела лопатки не было, и здесь нам очень помогла сообразительность наших российских инженеров. Они стали предлагать различные варианты, поначалу даже нелепые с медицинской точки зрения. В итоге с целью создания ложа для суставного отдела лопатки пришлось изготовить специальный инструмент. Как говорил Михаил Задорнов, думать мы не умеем, а соображаем хорошо.
Чем эта работа закончится и какие ошибки нами будут допущены, мы пока не знаем, выводы делать еще рано. Но то, что люди остались с руками, - уже хорошо, а наши инженеры - большие молодцы. Вообще, у нас в России много талантливых людей с техническим и одновременно творческим складом ума.
Когда всё началось, никто не знал, как к этой теме подойти. Наши идеи не были встречены негативно, но возникло много вопросов, на которые в то время я и сам не мог ответить.
Всё выглядело так: “Ребята, мы начинаем делать. Получится или нет, никто пока не знает”. Никто больше в Министерстве обороны заниматься этим, я смотрю, не стал. В итоге на сегодняшний день в госпиталь Вишневского стоит большая очередь из таких пациентов.
Я думаю, что когда люди узнают о результатах, все эти “послевоенные плечи” пойдут к нам. Мы с коллегами сходимся во мнении, что в будущем необходимо будет профилировать направления внутри каждого крупного медицинского учреждения: кто-то будет оперировать таз, кто-то плечи и так далее. Если наши результаты будут достойными, врачи смогут использовать наш опыт. Безусловно, госпиталь Вишневского будет заниматься и сочетанной травмой, и огнестрельной, но тему огнестрельных переломов плечевого сустава мы будем развивать шире, чем другие.
Материал подготовила Наталья Ивашкина
Фото: Алексей Ловен
